Зверства, совершенные здесь, шокируют. По словам представителей украинского правительства, в пригородах Киева было убито 410 мирных жителей; это стало известно после того, как российская армия отошла со своих позиций. По меньшей мере, два человека были найдены со связанными руками; несколько человек были убиты выстрелами в голову.
Много тел было сожжено.
Один из местных жителей сказал, что оккупанты вели себя вежливо и даже делились своим сухпайком. Но другие рассказывают об ограбленных квартирах; одного их местных жителей привязали к столбу и избили. Российские солдаты расстреляли даже велосипедиста, вставшего с велосипеда и повернувшего за угол пешком.
На его месте мог бы оказаться Иван Русин.
Он является президентом Украинской евангельской теологической семинарии (УЕТС) и сейчас координирует распределение гуманитарной помощи из безопасного места в Киеве. Но когда он на своем велосипеде отправился в Бучу, занятую российскими войсками, для того, чтобы отвезти своему соседу лекарства, то своими глазами увидел происходящие там зверства.
Россия заявила, что фотографии – это фейк. Однако спутниковые снимки говорят, что это не так. В своем интервью Christianity Today Русин рассказал о том, что видел своими глазами. Мы говорили с ним о духовном влиянии, о том, как церковь становится более подлинной, и о том, как евангельские христиане оказывают помощь местному населению в возвращенном под украинский контроль пригороде Киева, в котором он прожил последние восемь лет.
Расскажите о вашем районе.
Если посмотреть на Бучу на Google Maps, то я живу в одной из пяти многоэтажек напротив ресторана Toscana Grill. Это дорогой ресторан, но иногда я там обедал. Почти каждый день я бегал в городском парке, а с друзьями мы бегали по субботам. Семинария находится в Киеве, в 10 километрах отсюда, дорога туда занимала 25 минут с учетом трафика.
Я обратил внимание, что теперь Google говорит, что ехать туда полтора часа.
На второй день войны был уничтожен мост. Российские вертолеты и солдаты сначала приземлились в аэропорту Гостомеля, в 5 километрах от нашего дома. Были тяжелые бои, и следующие пять дней я провел в подвале своего дома. Потом я отправился в семинарию по маршруту, проложенному в Google Maps так, чтобы ехать вокруг Киева в северо-восточном направлении. Через два дня мы эвакуировались, и я переехал в безопасное место в Киеве.
Теперь, когда мы доставляем продукты питания в Бучу, Ирпень и Гостомель, мы видим множество уничтоженных российских танков. Мост все еще не функционирует, но по нему можно осторожно проехать на микроавтобусе. Это опасно, но если ехать потихоньку, то поездка занимает около часа.
Когда вы вернулись в Бучу?
Четыре дня назад (т.е. 3-го апреля). Нас сопровождала полиция, потому что у нас была длинная вереница автобусов с продовольствием, на которых мы потом эвакуировали мирных жителей. Это было в тот же день, когда в Буче был президент Зеленский.
Но я еще до этого съездил туда однажды на велосипеде.
Мои соседи укрывались в подвале, с ними не было связи, и как раз готовился эвакуационный маршрут. Еще им нужны были лекарства. В то время Ирпень находилась под контролем Украины, поэтому я поехал через блокпосты в Ирпене, но военные не разрешили мне проехать в Бучу, оккупированную россиянами.
Поэтому я отправился к близлежащему мелкому ручью и с помощью своего велосипеда и небольшого деревца прошел через воду. Я видел мертвые тела гражданских лиц и военных. Я видел людей с поднятыми руками, несущих на плечах детей. Я видел стариков, пытавшихся найти выход.
А когда я увидел российских солдат, мне пришлось прятаться. В какой-то момент я застрял в разбомбленном здании, думал, что мне придется остаться здесь на ночь. Но я передвигался в основном по маленьким улочкам, избегая главных дорог.
Когда я приехал, моим соседям было трудно покинуть свое убежище, они были так напуганы.
Изображение предоставлено Иваном РусинымКак все было, когда вы вернулись уже после окончания боев?
Когда я был там первый раз, в квартире не было электричества, но в целом с квартирой было все в порядке. Во второй раз я обнаружил, что дверь была взломана. Меня ограбили, а в квартире осталась брошенная куртка российского военного. Но они не просто что-то украли, они разбили телевизор, компьютерный монитор и другую бытовую технику.
Моя соседка, Нина Петрова, рассказала мне, что российские солдаты пришли к ней в квартиру, приставили к голове пистолет и заставляли показывать все, что у нее было ценного. Они вломились в каждую квартиру. В некоторых квартирах они втыкали нож в семейные фотографии.
У меня была интересная психологическая реакция, о которой упоминали и другие люди. Поскольку в моей квартире побывал враг, убийца, мне казалось, что это не моя квартира. Я не переживаю об утраченных вещах – у меня в сердце мир. Труднее всего примириться с тем, что по моему дому ходили российские солдаты.
Каково было увидеть мертвое тело на улице?
Последнее, о чем ты думаешь, это фотографировать. И ты не останавливаешься, чтобы выяснить, кто это. Но я обнаружил, что в такой стрессовой ситуации я могу собраться и действовать. Когда я вернулся на базу, когда увидел фотографии и прочитал репортажи, – не знаю, уместно ли это говорить, – но многие из нас плачут каждый вечер.
Но когда я возвращаюсь в Бучу, чтобы оказывать помощь, со мной все в порядке.
Два дня назад мы были в Гостомеле, там все разрушено. Потом стали появляться люди, один за другим, грязные. Одна женщина подошла ко мне, я обратил внимание на ее руки. Она сказала, что они готовят пищу на костре. Ее мужа убили, и она похоронила его прямо возле входа в квартиру.
Потом она обняла моего коллегу.
Я слышал, по меньшей мере, 15 историй людей, похоронивших своих родных. Вчера мы вывозили двух женщин; одна из них похоронила своего мужа во дворе. Другая, очень пожилая женщина, жила в квартире без окон, было холодно, не было воды, электричества, ничего. Какая-то женщина приносила ей еду каждый день, она спросила у нас, можем ли мы ей помочь.
И таких людей тысячи. Молодые люди более находчивы, они могут выехать. Но пожилым и ехать некуда. Они сказали мне, что прошли через ад.
Анастасия Власова / Stringer / Getty
Есть ли пострадавшие среди евангельских христиан?
Один из наших выпускников был арестован, и мы до сих пор не знаем, где он. Но его зять, которого взяли в тот же день, был найден в братской могиле в Мотыжине. Вчера были похороны, его похоронили как положено.
Декан семинарии тоже был найден мертвым. Он был застрелен, его тело пролежало на дороге, по меньшей мере, несколько дней, рядом с телом его друга.
Это люди, которых мы знаем лично.
В первые дни войны вы сказали, что слова «Боже, сокруши кости моих врагов» стали такими же духовными, как и «Аллилуйя». Теперь вы увидели много жестокости своими глазами. Как с тех пор проходит ваше духовное путешествие?
В тот момент я мог это сказать совершенно четко. Но за последние 43 дня все ушло вглубь. Наши эмоции уже не такие сильные. Мы говорим медленнее и тише. Эксперты могут решить, что у нас психологическая травма. Но мы пытаемся сказать, что с нами все хорошо (улыбается), но гнев и боль все еще здесь, они проникают все глубже в нашу индивидуальность.
Я не знаю, как правильно это выразить, даже по-украински. Ты как будто в замороженном состоянии. Это разрушительно. Ты постоянно думаешь и вспоминаешь страдания, свидетелем которых ты стал. Это остается с тобой, и боюсь, так скоро это не уйдет.
Я все еще согласен с тем выражением. Я неслышно взываю к Богу и прошу его вмешаться.
Как эти события повлияли на отношения с российскими евангельскими христианами?
Украина не провоцировала эту войну. Я не молюсь за россиян. Ну, редко. Последние несколько лет наши отношения развивались по определенному шаблону. Мы старались подстроиться. Вы не понимаете по-украински? Хорошо, мы будем говорить по-русски. Нет проблем. Вам не нравятся новости с Донбасса? Ладно, мы будем молчать.
Но почему мы должны молчать?
Теперь мы слышим то же самое. Ситуация неоднозначна. Фотографии, которые вы нам показываете, они жестокие. Но почему мы должны молчать? Они учат нас прощать, но не хотят нас слышать. Только несколько человек связались со мной.
Я понимаю, что российские христиане не пойду протестовать на Красную Площадь, никто от них этого и не требует. Но они могут нам сказать, пусть даже иносказательно: «Мы ничего не можем сделать здесь, в России, но мы с вами. Мы против этой войны».
Как война повлияла на семинарское образование?
Мы будем продолжать работу, насколько это будет возможно. Иногда я хочу мыслить теологически, а иногда я не хочу мыслить теологически вообще. Но я верю, что мы станем сильнее.
Нет, не сильнее – более настоящими.
Конечно, мы много чего можем сказать. Но наша подлинность будет выражаться в нашей способности слушать и сострадать без слов. Мне помогает мой воротничок: «Люди, смотрите, я пастор, и на наших автобусах красные кресты».
Какое-то время семинария будет меньше говорить, но мы будем служить обществу своим присутствием. За эти 43 дня меня столько раз обнимали незнакомцы, сколько не обнимали все мои родственники за последние пять лет.
Сейчас наш психологический факультет развивает служение психологического консультирования. Люди везде травмированы, и многие христиане хотят им помочь. Они очень мотивированы, но если подходить к людям с душевными травмами, не имея соответствующего опыта, можно только навредить.
Но мое христианство, мое понимание теологии миссионерства сейчас меняется. Сейчас мы еженедельно проводим Вечерю Господню прямо на улице, и мы чувствуем Божье присутствие и солидарность с незнакомыми людьми и нашими воинами. Сотни и тысячи церквей занимаются активным служением, и евангельское христианство все больше становится частью общества.
Иногда вы уходите от теологии. Случалось ли вам бороться с Богом?
Я стал христианином уже очень давно, и я много лет занимаюсь теологическим образованием. Были времена, когда у меня были вопросы к Богу, и, конечно же, у меня есть такие вопросы и сейчас.
Перед войной мы с женой читали книгу Эли Визеля о Холокосте. Мы были в музеях в Киеве и на месте расстрела людей в Бабьем Яру. Это может прозвучать академически, но это не так. Не знаю, как объяснить, но иногда в молчании Бога я слышу Его голос. Это очень противоречивое утверждение. Но в Его отсутствии я чувствую Его присутствие.
Могу честно сказать, для меня нет вопроса, существует ли Бог. У меня был как-то эпистемологический кризис, когда я только начинал свой путь в теологии. Но во время этой войны я никогда не сомневался, что Бог есть.
И в том, что он вас любит?
Думаю, да. Я об этом не думал в таком смысле. Может, времени не было.
Своим студентам я говорю, что Божьи деяния часто более понятны, если оглядываться на них назад. Я верю, что Украина будет великой страной и благословением для многих. Наше единство, солидарность и щедрость к незнакомцам, которых мы видим впервые, впечатляют. Надеюсь, со временем мы увидим Его логику, но сейчас цена высока.
Российская Федерация разрушает нашу страну. Мы не переживаем о зданиях. Но они считают наши ценности угрозой для себя. Я прошу мировое сообщество и дальше поддерживать Украину, не только в виде гуманитарной помощи, но оказывать всевозможную политическую и военную помощь.
Мы сражаемся с великаном.
Я хочу говорить, что вижу Божью руку. Здесь, в этом безопасном месте, я могу так сказать. Но когда завтра я снова поеду в Бучу, смогу ли я это сказать той пожилой женщине? Могу ли я ей сказать, что Бог действует в ее жизни? Теологически я верю, что это так. Но сталкиваясь с таким страданиями, мне не хватает сил об этом говорить.
