Недавно один из моих студентов спросил меня, как долго я преподаю богословие. «Десять лет», – сказал я. А когда я вернулся в свой кабинет и сел за стол, у меня в голове возник вопрос: Что я оставил своим студентам за эти десять лет?
В своем эгоцентризме я предполагал, что даю своим студентам знания. Но честно говоря, одной из лучших вещей, которые я сделал, было то, что я отправлял своих студентов в бурное море современного служения с проверенной временем мудростью от опытной команды живших в прошлом церковных богословов.
Чем дольше я преподаю, тем больше мне по душе становится замечание Клайва Льюиса: «Задачей современного педагога является не вырубка джунглей, а орошение пустынь». Но в мире семинарского образования все еще остаются значительные площади пустынь, в частности, когда речь идет о восприятии целых областей великой христианской традиции.
Много лет назад, когда я был аспирантом богословия в одной протестантской семинарии, мне дали список литературы, которую я должен был прочесть. Из 128 книг только три (!) были написаны досовременными авторами (с первого по 15-й век).
И даже когда я на занятиях на получение степени изучал историю, на семинарах сразу после отцов церкви рассматривались реформаторы, а затем шла история Америки. А поскольку половина (да, именно половина) истории церкви – это средние века, то этот разрыв в моем образовании походил на Большой каньон. Тогда я попросил у учебного заведения разрешения составить свой собственный независимый план изучения средневекового богословия и истории.
Изменилось ли что-нибудь сегодня?
Кристофер Кливленд рассказывает, как евангельские семинарии стремились заменить либеральных богословов консервативными, и в этом процессе «возникло целое поколение евангельских ученых, не имевших серьезного знакомства с классическими категориями богословия, разработанными ортодоксальными мыслителями Патристики, средневековья, Реформации».
Протестанты в большинстве своем учили, что в ранней церкви все начиналось грандиозно, но потом церковь вошла в «темные» века, но, к счастью, реформаторы снова включили свет и основали настоящую церковь, которая была утрачена после окончания времен апостолов.
Мы ошибочно полагаем, что реформаторы стремились к полному, радикальному разрыву с прошлым и организовали некое восстание, которое положило начало новой церкви, но не стремились к восстановлению единой, святой, кафолической, апостольской церкви.
Практические последствия такого мышления достаточно серьезны: большинство сегодняшних протестантов не имеют представления о том, что происходило в церкви почти тысячу лет. Но они уверены в одном: все, что произошло в досовременную эпоху, не стоит нашего времени и может только испортить христианство.
Это мышление многих прихожан, которое, в конце концов, вытекает из проповедей на кафедре. А поскольку большинство пасторов обучалось в семинариях, источник проблемы часто кроется в мировоззрении протестантских учебных заведений.
Те, кто не является частью евангельского мира, часто спрашивают, как это могло произойти. Многие из них посещали светские заведения, где такая пропасть просто немыслима. Я бы очень хотел сказать, что надзор в образовательных учреждениях только административный, но это не так. В конце концов идеи имеют последствия.
Итак, как нам изменить курс? Ответ связан со смирением.
Мы все знаем Клайва Льюиса благодаря его знаменитой книге «Просто христианство», в которой отмечается его непреклонная приверженность ортодоксии, то есть классическому христианству, как не подлежащему обсуждению.
Однако многие забывают, что из этого классического апологетического произведения Льюис целых две главы посвятил тонкостям Никейского символа веры и его доктрины о вечном поколении. Он также написал предисловие к одному из величайших трудов в истории христианства – «О воплощении» отца восточной церкви Афанасия.
Льюис советовал и даже просил людей своего поколения читать больше старых книг. И это не потому, что эти досовременные авторы не имеют недостатков. Каждое поколение имеет свои слепые зоны. Но их слепые зоны не всегда являются нашими слепыми зонами.
«Никто из нас не может полностью избежать этой слепоты, но мы обязательно усугубим ее и ослабим защиту от нее, если будем читать только современные книги, – говорит Льюис. – Единственное смягчающее средство против этого – это чистый морской ветер веков в нашем сознании, а он содержится только в старых книгах».
Например, Льюис часто размышлял о богоцентричном видении средневекового богословия, которое он считал противоядием от разочарованного космоса скептического модернизма, распространенного в его времена. Как отмечает Джейсон Бакстер в своей недавней книге, Льюис считал, что «его обязанность – сохранить не того или иного древнего автора, а всеобщую мудрость средневековья, а затем выразить ее народным языком для своего мира».
В условиях угрозы разочарованного космоса модернизма Льюис нетерпеливо относился к хронологическому снобизму своего времени. Опасаясь, что такой скептицизм может разрушить саму христианскую ортодоксию, Льюис считал такую претенциозность проявлением не только необразованности, но и безбожия.
И мы тоже должны так считать.
Обращение к традиции – не ярлык для тех, кто думает, что все знает. Совершенно наоборот: это требует смирения – мы должны перестать говорить, поскольку мы одержимы собственным голосом, и начать слушать.
«Традиция отказывается подчиняться мелкой и высокомерной олигархии тех, кто просто случайно проходил мимо», – сказал Г. К. Честертон в «Ортодоксии». И Честертон, и Льюис оба призывали свои поколения смириться и прислушиваться к «демократии мертвых». Иначе церковь могла бы только скатиться к ересям, как новым, так и старым.
Многие наши предки по вере имели подобное мышление, включая лидеров протестантской Реформации.
В то время Рим обвинял реформаторов в том, что они были новаторами, а следовательно еретиками, ставя их в один ряд с радикальными сектантами того времени. Такие радикалы считали церковь потерянной во тьме со времен апостолов до прихода самих радикалов. Они утверждали, что верят только в Библию, и презирали древних мыслителей. Истинной церковью радикалы считали только себя.
Реформаторы нетерпимо относились к тщеславию радикалов и были разочарованы тем, что их, реформаторов, считали радикалами. В отличие от радикалов реформаторы не были бунтарями и революционерами, которые стремились расколоть церковь, то есть они не были раскольниками в душе. С самого начала их намерение состояло в том, чтобы восстановить церковь, и они утверждали, что у Рима не было монополии на кафоличность.
Как я объясняю в своей книге «Реформация как обновление», реформаторы постоянно обращались к Священному Писанию, но они обосновывали свое толкование, ссылаясь на теологов прошлого. Священное Писание было их последней апелляционной инстанцией, но не единственным авторитетом – они считали церковь подотчетным вероисповеданиям, которые помогают ей самой оставаться верной библейскому свидетельству.
И хотя они выражали серьезную критику Рима в отношении таких доктрин, как спасение и таинства, они при этом выразили согласие со многими другими доктринами. Если бы они поступили иначе, это подвергло бы сомнению их ортодоксальность и лишь подтвердило бы обвинение Рима.
Эксперт по Реформации Ричард Мюллер высказал такое отрезвляющее мнение: «Реформация изменила сравнительно немного» основных доктрин христианской веры.
Такие доктрины, как спасение и церковь, нуждались в серьезных изменениях. Однако такие центральные для христианства доктрины, как «Бог, Троица, сотворение, провидение, предопределение и последнее время, были приняты магистерской Реформацией практически без изменений», – говорит Мюллер. Практически без изменений – прошу встать настоящих протестантов!
Наши протестантские отцы не только продолжали пользоваться богословием отцов церкви, но и были более обязаны средневековой схоластике, включая Фому Аквинского, чем это часто предполагают.
Немногие богословы в истории церкви увековечили библейские, ортодоксальные доктрины Бога и Христа с такой проницательной точностью, как Фома Аквинский.
Поэтому я часто его упоминаю в своем курсе о Троице в евангельской семинарии, где я преподаю. Каждый год студенты с волнением сообщают мне, что они сделали интересное открытие: они считают Фому Аквинского гораздо более ортодоксальным по отношению к Троице, чем некоторые современные евангельские христиане.
Но однажды я зашел в класс и увидел на преподавательском подиуме гигантские четки, распятие и т. п. с запиской, на которой было написано: «Для доктора Барретта». Намек был четким: профессор, задающий Фому Аквинского, должен быть римо-католиком.
Я бы засмеялся, если бы мне не было так жалко этого анонимного студента. Неужели мы, как протестанты, настолько не уверены в себе, что не можем что-то взять от одного из величайших умов в истории церкви, особенно в отношении такой важной доктрины, как Троица, просто потому, что мы можем не соглашаться с ним по вопросам сотериологии и экклезиологии?
Даже наши отцы-реформаторы были достаточно уверены в своих протестантских убеждениях, чтобы критически воспринимать Фому Аквинского во многих сферах – от толкования Библии и Троицы до атрибутов Бога, этики и эсхатологии. Богословы-реформаторы не только противопоставляли Фому Аквинским римо-католикам, но, как показал Майкл Хортон, многие из них были даже большими фомистами, чем их оппоненты.
Современные евангельские богословы, избегающие Фому Аквинского, часто опираются на протестантских схоластов, таких как пуританский мыслитель Джон Оуэн. Но ведь метод и богословие протестантских схоластов были верны библейской ортодоксии именно потому, что они были учениками Фомы Аквинского.
Эти связи настолько неоспоримы, что евангельское издательство Crossway собирается опубликовать многотомный сборник «Фома Аквинский для протестантов», написанный группой протестантских авторов.
В конце концов мы не стремимся «поместить в раку» Фому Аквинского или любого другого мыслителя. Мы будем критически, но со смирением слушать его, потому что он открывает вневременные, трансцендентные идеи, которые служат для восстановления вечной доброты, истины и красоты Божьей в нашем разочарованном мире.
Евангельские христиане, со всеми их современными наклонностями, часто любят действовать как судьи, отделяя исторических «хороших парней» от «плохих парней», а это способствует лишь чествованию первых и устранению последних. Такой подход к истории безжалостен в своем обожании и «отмене» исторических фигур.
Такое мышление не только поощряет сектантство, когда, в конце концов, никакая церковь не считается настоящей кроме нашей, но и характеризуется нехваткой сострадания. Мы не в состоянии понять сложности людей, движений, институций и целых прошлых эпох, не говоря уже о том, чтобы учиться у них. За этой склонностью к осуждению скрывается наша собственная незащищенность, политика и платформы.
Как говорится, люди всегда боятся того, чего не знают. И этот страх перед неизвестным, замаскированный под риторику враждебности, переходит в классные комнаты, где учатся завтрашние христианские лидеры, а затем просачивается вниз и влияет на наших прихожан.
Недавно я разговаривал с молодым человеком, глубоко разочарованным современными евангельскими христианами, которые превратились в фундаменталистов, равнодушных или подозрительных ко всему современному. И этот человек задавался вопросом, есть ли у евангельской церкви какие-то реальные исторические корни.
Если современные евангельские лидеры не смогут последовать примеру своих протестантских отцов и говорить о кафолической, то есть вселенской церкви, следующее поколение найдет церковь, которая это сделает.
И хотя изменить курс будет совсем не легко, я считаю, что мы должны начать с лечения, назначенного Льюисом – с чистого морского ветра ортодоксии в нашем сознании.
Мэттью Барретт является автором книги «Просто Троица: Отец, Сын и Дух без манипуляций» (Baker Books), доцентом кафедры христианского богословия в Среднезападной баптистской богословской семинарии и ведущим подкаста Credo.
